В ее сутках больше 24 часов, в арсенале — миллион невероятных историй. Ей бы написать книгу о своей удивительной способности ярко жить, но пока она, смеясь, внезапно записала песню: «Всегда думала, когда люди умеют петь — это такое счастье! А муж шутил: слава богу, ты не поешь, иначе не закрывала бы рот». Прибежав на интервью в ресторан на Пресненской набережной, Виктория мимолетом сообщает новости последних двух часов — уже едет с другой встречи, а вечером еще одно важное мероприятие. Вспоминаешь, что накануне она весь день снималась для обложки HELLO!, куда приехала прямиком из деревни Холуй в Ивановской области. Невольно чувствуешь, как поднимается давление: умение жить на такой скорости поражает.
Вика, в целом то, что вы однажды запоете, было, наверное, вопросом времени. Песня наверняка энергичная?
Да, она очень танцевальная. И такая народная! Посмотрим, к чему это приведет, но клип, думаю, снимем. (Смеется)
По образованию вы культуролог, а кем собирались стать изначально?
Я окончила английскую спецшколу в 90-е годы и хотела быть переводчиком, а в институт культуры попала потому, что там тогда только-только открылся соответствующий факультет. Я поступила, но почему-то мои родители считали, что, если я стану переводчиком, ко мне будут постоянно приставать иностранцы, и меня не поддержали. Поэтому я пошла изучать культурологию. При этом, сколько себя помню, мне нравился факультет, где готовили массовиков-затейников. Было обидно, пока я сидела на нудных лекциях, там: эх, ох, ля-ля-ля — все пляшут и смеются! Но жизнь все расставила по местам. И по сути сейчас я работаю тем самым массовиком-затейником — организовываю мероприятия, дарю праздник. Хотя культурологическое образование во многом меня сформировало. Многие предметы в жизни рассматриваю как живопись — все картинки раскладываются на какие-то воспоминания в голове: это я видела у Брюллова, это у Поленова…
А любовь к русской культуре, в том числе культуре быта — из детства?
В какой-то степени. Например, мои бабушка с дедушкой всю жизнь пили чай из самовара. Жили они при этом в пригороде Санкт-Петербурга, не в деревне, и самовар был электрический. Зачем они пили из самовара — никто не знает. (Улыбается)
Несколько лет назад вместе с моим другом, ювелиром Петром Аксеновым, я оказалась во Владимирском дворце в Петербурге. Во время прогулки старший научный сотрудник музея посетовала: такое потрясающее место, просто невероятное, часто приезжают высокопоставленные гости со всего мира, а у нас даже книги красивой с фотографиями дворца нет, чтобы подарить на память. И я подумала: дам денег, надо напечатать эту книгу. Мы с Петей сделали красивые фотографии, подготовили издание к печати. В последний момент сотрудники музея спросили: а почему про вас в книге ничего не написано? Я говорю: да я и никто, что про меня писать? Думали-думали, и в итоге Петя написал, что я культуролог, собиратель русских традиций, русского костюма, еще чего-то там. Так и ушло в печать.
А это вообще не имело ничего общего с реальностью?
На тот момент, кроме того что я культуролог, ничего. Но, как человек честный, я поняла, что теперь надо оправдать заявленное. Тогда и начала собирать коллекцию русского костюма: рушники, кокошники. Я стала все больше погружаться в эту тему, знакомиться с новыми людьми, а коллекционирование имеет такую особенность — оно затягивает.
Где вы все это храните?
Я не из тех, кто ставит на полки. Мне все нужно надеть на себя, потрогать и использовать. Сейчас у меня очень неплохая коллекция рушников, просто огромная. И это отдельная история, как она собиралась. Я очень хотела рушники с двуглавыми орлами, старые, такие как в Абрамцево. Орлы эти невероятные! И как-то мы с мужем (бизнесмен Олег Шелягов — Прим. ред.) были на отдыхе, а мне прислали много разных рушников, чтобы я могла выбрать. Сидим, обедаем, а я все рассказываю Олегу про эти рушники. Он спрашивает: сколько их? — Штук 120! — Купи их все и вернись к столу. Все и купила. Показывала их потом эксперту из Русского музея, она рассказала, что многие из них имеют историческую ценность, а некоторые достойны стать музейными экспонатами.
Потом волею случая я начала собирать платки, их у меня тоже теперь очень много. А вот кокошники люблю современные и мастерю их на заказ. Например, у меня есть исторический костюм, который делали в мастерских для Большого театра, и кокошник с двуглавыми орлами, который создала для меня Надя Васильева, вдова Балабанова, известный художник по костюмам.
Какое совпадение — мы делаем интервью с ней в этот же номер.
Она потрясающая совершенно. Благодаря знакомству с Надей и Наташей Дзюбенко (она одевала героев фильма «Легенда о Коловрате»), я узнала много нового. Когда приезжаешь к ним на примерки, они обязательно что-то рассказывают, а еще у них много книг на эту тему. Постепенно появляется насмотренность, а, положенная на образование, она достаточно быстро приживается.
Еще мне очень повезло работать с Надеждой Генриховной Сигниенко — легендарным автором костюмов Людмилы Гурченко. После смерти актрисы Надежда Генриховна делала костюмы только примам Большого театра, и вот сшила очень красивые исторические костюмы для меня. Конечно, такие встречи вдохновляют и помогают лучше ориентироваться в истории костюма, его особенностях. У моих друзей Dolce & Gabbana была кутюрная коллекция с отсылкой к русскому стилю — и я помню, что смотрела на нее и понимала, из каких книг это взято. Все эти гусарские жакеты, галуны… Очень интересно.
Помимо костюмов, вы в каком-то смысле еще и коллекционер домов в деревне Холуй, у вас их там несколько, и все тоже традиционные. Как вы туда изначально попали и почему выбор пал на Холуй?
Не я выбрала Холуй, а Холуй выбрал меня. Все началось с того, что я очень хотела купить дом на берегу реки. Сначала приехала в Городец, даже была идея купить городецкую фабрику росписи, чтобы делать дачную мебель, расписные лежаки, гамаки, лавки. Но я не нашла красивого дома на берегу Волги — и двинулась дальше, постепенно посещая очень много фабрик, специализирующихся на народных промыслах. Сейчас я знакома уже, наверное, с 90 % директоров всех фабрик народных промыслов России, причем мне интересны не музеи, а именно производства. И вот, когда как-то ехала из Нижнего Новгорода, подумала: неприлично, что я, культуролог, никогда не видела палехскую, холуйскую лаковую миниатюру, то, как она создается. И мне тогда показалось, что Холуй — это рядом, ну небольшой круг по дороге до Москвы сделаем (расстояние от Москвы до Холуя — 326 км — Прим. ред.). Поехала в Палех, затем — в Холуй, где меня познакомили с художником и искусствоведом Михаилом Борисовичем Печкиным, образованнейшим, чудесным человеком. Под самогон и банку соленых огурцов мы проговорили с ним до двух часов ночи. Вернувшись в Москву, поняла, что всем сердцем влюбилась в Холуй.
Ваш муж разделяет эту страсть?
Олег городской житель и не понимает прелести деревенской жизни. Его кусают комары, колет крыжовник, песок попадает в обувь. Он пытается все это полюбить, но так, как я, не чувствует. Приезжая туда, я выхожу из машины — и меня разрывает от счастья. Могу всю ночь сидеть и слушать, как поют соловьи, или проснуться в четыре утра и пойти любоваться туманом над рекой. А в городе я начала задыхаться.
В Холуе у меня сейчас несколько домов, они все старенькие. Когда я их купила, там не было воды, света, газа, некоторые стояли пустыми по 20–25 лет, разрушенные абсолютно. Я старалась очень бережно их восстанавливать, мне не нужен просто красивый дизайн, главное — не нарушить дух этих домов. Соседи приходят, рассказывают: здесь жила баба Нюра, а здесь Иван Петрович, на баяне играл… И я очень хочу сохранить память об этих людях и судьбах, переплетенных с историей их домов.
Почему домов несколько? Все просто. Сначала купила один дом 1917 года постройки, но он очень маленький, 26 метров. Муж приехал, говорит: а я где буду жить? Пришлось купить еще один. (Смеется) Но как это романтично, говорю Олегу: я живу в одном, ты в другом, будем с тобой в гости вечером друг к другу ходить!
Потом подумала, что надо же еще гостям где-то останавливаться, и докупила еще один дом 70-х годов, полностью сохранила там мебель и дополнила интерьер предметами в стиле этого времени. Сейчас друзья часто дарят мне что-то для интерьера — у меня уже целое поле чудес собралось: подносы, ковры, чего только нет…
Мне очень хорошо в Холуе, и, к счастью, муж относится к этому с пониманием. Вот недавно дала деру с отдыха с Сейшел на пять дней раньше, и он меня отпустил. Потому что понимает, что в Холуе я заземляюсь, у меня есть там любимые люди, мои соседи, с кем я работаю, кто мне помогает. Мне так хорошо с ними. Холуй — это творческое село. На 500 человек у нас 350 художников, 27 из них заслуженных. Мы говорим о живописи, о храмовой росписи — потому что у нас очень много живописцев, которые храмы расписывают по стране. А по весне разливается Теза — и наши жители запускают по реке расписные лодки-фараонки. Красота!
А как вас, городскую, изначально приняли местные жители?
Сначала называли меня барыней. (Смеется) Но потом увидели, что я до полудня не сплю, могу и сарай пойти сама разобрать, и картошки начистить, и пол подмести. Так что теперь принимают тепло.
Вазы для сухоцветов из коллекции «Дрёмица»; пледы из коллекции «Пушица»; ковер, бархатные подушки и банкетка — все из капсульной коллекции «Жар-птица» — все «Культура Дома»
А если ты просто турист — там есть где остановиться?
Сервиса туристического как такового нет. Есть музей лаковой миниатюры, фабрика лаковой миниатюры — ее в этом году купили и начинают реконструировать. Похоже, будет и гостиница, и конференц-зал. Но у меня нет планов делать в деревне бизнес. Когда мне говорят: Вика, тебе нужно открыть там кафе, лавку сувенирную, я понимаю, что не вижу себя с «Кафе у Вики». Для меня это место отдыха, для души. Я и фабрики, которые смотрела для покупки, посещала не для того, чтобы на них потом заработать, а чтобы спасти. Мне кажется, моя миссия — рассказывать о том, какие потрясающие места у нас есть. И вроде бы у меня это неплохо получается. Если после моих рассказов люди что-то покупают, восстанавливают — это здорово. Многие мои знакомые прониклись этим.
Я счастлива видеть, как меняется отношение к культуре и промыслам. 12–13 лет назад они просто погибали, вообще никому нужны не были, а сейчас такой огромный интерес, поддержка, в том числе от правительства. Это прекрасно.
Я помню, что в светской Москве вы были амбассадором русского стиля еще до того, как это стало трендом.
Несколько лет назад в конце декабря праздновала свой день рождения в русском стиле, и очень хотела, чтобы на празднике был медведь, а гости — в платках и кокошниках. Живого медведя муж запретил, потому что у него аллергия на животных, поэтому я достала костюм, который участвовал в фильме «Матильда», а он 2,5 метра ростом. Идея была такой: медведь держит поднос на входе, встречая гостей, а я, по старой русской традиции, наливаю каждому пришедшему стопку. Мы наняли высокого крупного актера на роль медведя — и успокоились. А в день мероприятия приходит щуплый паренек ниже меня ростом и говорит, что тот актер заболел, поэтому медведем будет он. И вот мы стоим с этим пареньком, встречаем гостей, а ему в костюме жарко и неудобно, постоянно вздыхает: сейчас умру. И рядом я, осознавшая, что переоценила свои силы и, если буду выпивать с каждым гостем, просто упаду. (Смеется)
Несмотря на то что многие тогда в желтой прессе смеялись — мол, сумасшедшая Шелягова в своих кокошниках пришла, — друзья с радостью поддерживали мои русские праздники. Директор ЦУМа Аллочка Вербер прислала нам огромную бочку соленых огурцов — бочку эту привезли в золотом «бентли» с открытым багажником, потому что иначе он не закрывался. А себе она для соблюдения дресс-кода взяла на вечер кокошник из витрины магазина. Утром звонит: меня сейчас уволят, руководство требует вернуть кокошник в витрину, там манекен лысый стоит! (Смеется)
Почему именно сейчас любовь к родине, патриотизм стали трендом?
До 90-х патриотизм в нашей стране был, а потом случился провал, когда казалось, что западное — лучше, а свое не нужно. Но мы довольно быстро наелись. Невозможно долго жевать одну жвачку, постепенно придет осознание, что вкус — резиновый.
В русском человеке на генетическом уровне нет желания потреблять. Почему с нами тяжело бороться? Потому что мы всегда потерпим, мы справимся. Такова природа. И сейчас мы вернулись к тому, что нам не нужна жвачка, мы хотим обратно, к своим истокам и наследию.
Скатерть из коллекции «Венец»; икорницы и вазочка с крышкой из коллекции «Купель»; матрешка и конь из новогодней коллекции; стаканы из коллекции «Лукоморье»; набор стаканов для воды из коллекции «Тюльпан»; столешник «Кокошники»; ель-подсвечник с игрушками — все «Культура Дома»
Вы много путешествуете по России, как считаете, насколько конкурентна страна по отношению к европейским туристическим центрам? Как она развивается?
Тяжело, не стану сейчас лить бальзам на душу. Во-первых, у нас огромные расстояния. Италию ты можешь объехать за два дня, всю страну. А у нас — тысячи километров. Не везде есть гостиницы, отели, где можно отдохнуть, да даже просто остановиться и перекусить. Все более-менее приличные отели стоят огромных денег. Для простого человека номер в сутки за 15–20 тысяч — дорого.
В этом году побыла пять дней в Турции ради Олега, но, скажу честно, у нас в России такое короткое лето, что я хочу им тут насладиться. Хочу, чтобы мне не фотографии присылали, какие у меня огурцы выросли в огороде, какая тыква и как у меня цветут подсолнухи, хочу это вживую видеть и ощущать.
Это лето у меня было самым счастливым. Потому что я была в деревне, приезжали мои близкие, я жила с внучкой. Это огромное счастье. Ну вот что я могу ей оставить: часы и колечки? Другое дело — воспоминания. Мы слушали с ней народную музыку, шили юбки из ситца, и она, кстати, носила и отказывалась категорически их снимать, играли на балалайках и баянах, танцевали. Ей три года, но она уже знает, какой это кайф: лечь на только что взбитые подушки на кровати с пружинами, есть свежеиспеченный пирожок с черникой, бегать по улице босиком.
Очень хочу, чтобы эти воспоминания остались с ней навсегда. Прекрасно, что она ходит в музей в Петербурге, занимается в музыкальном училище, но, была бы моя воля, я хотела бы, чтобы она до третьего класса училась в сельской школе.
Почему?
Во-первых, я не считаю, что ребенку в этом возрасте нужно какое-то общество. Я выросла одна у бабушки, благодаря этому много читала. Всего Герберта Уэллса, Ремарка, Драйзера, Фицджеральда. У меня были простые удовольствия: читать, полоть грядки и гулять с собакой в лесу. В Холуе особенные жители, вокруг — одни художники, и это огромное счастье для ребенка — заниматься с такими людьми. У нас есть свой театр, своя школа, с образованнейшими преподавателями.
А с дочерью вы это обсуждали?
Она пока не очень, конечно, довольна, но я упертая.
Скатерть «Венец»; хрустальный декантер «Гамба»; вазочка с крышкой из коллекции «Купель»; чайная ложка из коллекции «Лукоморье»; набор елочных игрушек «Снежная королева», «Морозко» и «Аленький цветочек»; набор игрушек «Золото леса»; хрустальный подсвечник из коллекции «Росы»; кружка «Ретивые кони»; свеча из набора «Вальс снежинок» — все «Культура Дома»
Виктория, вы являетесь тем, кого сейчас называют словом инфлюенсер. Человеком, мнение которого имеет влияние на окружающих. Что, по вашему мнению, надо делать для того, чтобы привлекать внимание к культурным и народным промыслам? Влюбить во все то, что так дорого вам?
Искренне рассказывать об этом. Объясню. Все, что я делаю в соцсетях, делаю сама. У меня нет большой команды операторов, монтажеров. Потому что очень важна эмоция в моменте. Я пришла куда-то, вдохновилась, сняла видео — опубликовала. Если не сделать этого сразу, вся эта энергетика, которая так чувствуется по ту сторону экрана, уйдет. Важно быть честным.
Как вы считаете, в чем проблема нынешних производств, которые занимаются промыслами? Многие из них получают помощь от государства, но все равно загибаются. Почему?
Наверное, выражусь жестко, но скажу. Все, что должно умереть, умрет. Остальное должно переродиться. Кого-то государство тянет из года в год, закрываются какие-то дыры — и так до нового года. Не все производства способны переосмыслить свои навыки и применить их в современном мире. Взять тот же Холуй: до революции они писали до 2 миллионов икон в год, потом иконы попали под запрет, а сейчас там — центр лаковой миниатюры. Они адаптируются, а не продолжают годами делать то, что невостребованно. Иконы там и сейчас пишут, но не в таком количестве, как раньше.
Ручная работа — это всегда дорого. И нужен грамотный маркетинг, чтобы ее продать: хорошая упаковка, правильная подача. Взять, допустим, посуду Hermes: классная упаковка, а внутри по сути — те же промыслы, просто французские.
Кстати, многие знакомые спрашивают совета, что подарить, когда едут за границу. Огромным спросом сейчас пользуются наши оренбургские пуховые платки и хрустальные кони.
Скатерть, салфетки, плейсматы, чайная пара, десертная тарелка, кофейные пары — все из коллекции «Мокоши»; чайные пары из коллекции «Краса ненаглядная»; икорница на ножке и вазочка с крышкой из коллекции «Купель»; кольцо для салфеток из коллекции «Дрёмица»; чайная ложка из коллекции «Лукоморье» — все «Культура Дома»
При этом почему-то главными сувенирами из России считаются Чебурашка и шапка-ушанка. А если бы вы выбирали предметы, которые станут сувенирами из России на все времена, что выбрали бы?
Точно оренбургский платок, теплый и нежный. Еще, как ни странно, Неваляшку. Потому что ее нельзя «уронить», победить. Ушанки, Чебурашки, петушки-леденцы меня тоже не раздражают совершенно. Люблю корзинки-лукошки. А еще классные подарки — валенки и «романовский» тулуп, который делают в Тутаеве. Он теплый и легкий, в прошлом году заказывала такой в подарок Андрюше Малахову — он с удовольствием носил его зимой в Москве.